Шимоза
(исторический очерк)

Помнит ли еще кто-нибудь, чему нас учит марксистская теория в вопросе о роли личности в истории? Да, да, в очищенном виде примерно это самое: главное - массы и классы, а "незаменимых, - как говаривал товарищ Сталин, - у нас нет". Вот только Россия этому закону никогда не подчинялась. В ней - испокон веков - решали все именно талантливые одиночки. И не обязательно одни исполинские фигуры, подсвеченные прожекторами, как Ленин или Петр. Бывало, что и скромные труженики, либо неприметные мошенники, не искавшие известности. Но уж замены не было никому и никогда...

Семен Васильевич Панпушко (1856 - 1891)

Первой катастрофой, постигшей Россию в ХХ веке, первой и предопределившей все последующие, была русско-японская война. Революция 1905 года, которую Ленин называл "генеральной репетицией 1917-го", ее прямое порождение.
Шок, вызванный в обществе военными неудачами на Дальнем Востоке, ненависть и презрение к правящему режиму были тем сильней, что подобного позора не знала Россия за всю свою историю. В начале века не угасла еще в народе память о Крымской войне 1854-55 г.г., пусть проигранной, но героической. Совсем свежи были воспоминания о русско-турецкой войне 1877-78 г.г., принесшей тяжкие потери, но увенчавшейся славной победой.
И вдруг - непрерывные поражения на полях Маньчжурии с непрерывными отступлениями, начиная от Тюренчена и кончая Мукденом, без единого удачного боя за всю войну. Сдача Порт-Артура. И в финале - чудовищный Цусимский разгром. Как это объяснить?!
О русско-японской войне написаны уже целые библиотеки. Но и по сей день исследователи бьются над ее загадками. Некоторые современные историки даже называют ее "случайно проигранной войной". Приводят целый ряд эпизодов, в основном из хроники боевых действий на море, когда слепой случай действовал в пользу японцев и во вред русским.
Главной роковой случайностью считается гибель адмирала С.О.Макарова при взрыве броненосца "Петропавловск" 31 марта 1904 года. "Голова пропала", - говорили тогда в Порт-Артуре. Замены этой голове в России, конечно, не нашлось.
Но есть мнение, мало известное широкому читателю (оно высказывалось только в специальных исследованиях по истории вооружений), о том, что была еще одна роковая случайность не меньшего значения, чем гибель прославленного адмирала Макарова, - гибель скромного штабс-капитана Семена Панпушко. Что взрыв, который во многом предопределил несчастный для России исход японской войны, прогремел за двенадцать с лишним лет до ее начала, и не на Дальнем Востоке, а в предместье Петербурга.

Сделаем необходимое отступление. Почти 500 лет "богом войны" был дымный, черный порох - смесь древесного угля, серы и селитры. Шиллер писал, что "с тех пор, как изобрели порох, ангелы не участвуют в сражениях людей". Энгельс называл порох "великим революционером", который, пробив рыцарские доспехи, положил конец феодальному угнетению.
Следующая революция грянула (в буквальном смысле слова) в 1846 году, когда итальянский химик Асканио Собреро открыл нитроглицерин. Пораженный невероятной (до сих пор не превзойденной) разрушительной силой этой маслянистой жидкости, Собреро более года скрывал свое открытие, опасаясь, что его используют в военных целях. И только убедившись, что нитроглицерин слишком чувствителен к ударам и сотрясениям, а потому не может применяться в снарядах из-за опасности для самих стреляющих, он опубликовал наконец статью, обессмертившую его имя.
Мудрый гуманист не учел одно обстоятельство: он открыл не просто новое вещество, а неведомое прежде грозное явление - детонацию. Джинн был выпущен из бутылки.
Началась гонка за такой взрывчаткой для снарядов, которая была бы сравнима по мощности с нитроглицерином, но выдерживала бы сотрясение при пушечном выстреле. Заняла она куда больше времени, чем век спустя гонка за атомной бомбой. Только в 1880-е годы определилась конечная цель: вещество, которому французы дали шифрованное название "мелинит" (тринитрофенол, пикриновая кислота).
И уже на финишной прямой гонка, втянувшая ученых и промышленников, военных и разведчиков Франции, Германии, Англии, Японии, обрела особую остроту. На полигонах творилось непонятное. Мелинитовые снаряды могли вести себя прекрасно, а потом, вдруг, очередной снаряд взрывался при выстреле, вдребезги разносил пушку и убивал артиллеристов. Разгадку этой тайны следовало как можно скорее найти. Или украсть.
По драматизму событий, накалу страстей "мелинитовая эпопея" во многом предвосхитила "атомную эпопею". Все было: охота за технологическими секретами, операции разведслужб, скандальные обвинения ученых в измене, громкие судебные процессы. Вот, разве что, никого не казнили, как Розенбергов. Ну, да и век был еще ХIХ-й.

А в России мелинитом занимались понемногу разные люди. По-настоящему же - всего один. Зато какой! Типы, подобные Семену Васильевичу Панпушко, нигде больше, кажется, и не встречаются, кроме нашего нескладного Отечества.
Характер он показал еще юнкером в артиллерийском училище. За отказ выдать напроказившего товарища (свист из строя вслед проходившему начальству) был лишен производства в офицеры и отправлен служить солдатом на правах "вольноопределяющегося". Ах так? И юноша демонстративно отказался от привилегий, которые давал солдату статус "вольнопера".
Еще находясь в солдатчине, увлекся главным делом своей жизни и изучил все известные в то время книги о взрывчатых веществах.
Потом, с большим запозданием, ему присвоят, наконец, первый офицерский чин. Потом будет блестящее окончание артиллерийской академии, стажировка в Германии, научные исследования, собственные книги и статьи, звание действительного члена Русского физико-химического общества и Императорского русского технического общества, преподавание сразу в четырех военно-учебных заведениях Петербурга.
Семьи он не завел. А чтобы заботы о питании не отнимали драгоценного времени, поступил в духе жюль-верновских ученых чудаков: расчетом и опытом установил, что четырех бутылок молока с двумя фунтами хлеба в день ему будет достаточно для поддержания жизни, полностью перешел на этот рацион и жил на нем в течение последних десяти лет.
Это был фанатик, подвижник, трудоголик. Он спешил так, словно предчувствовал, как мало времени ему отпущено. Словно понимал, что никто другой не сможет решить для России "атомную проблему" его времени - проблему мелинита. В этих ярко-желтых кристаллах таилась та степень могущества, без которой государству, желающему остаться великим, нельзя было вступить в надвигающийся ХХ век. Вот только бы устранить причину внезапных взрывов!
Казенных денег на исследования ему почти не отпускали. На Главном артиллерийском полигоне под Петербургом (возле станции Ржевка) он занял два неотапливаемых деревянных барака. На собственные средства, - жалованье штабс-капитана и преподавательский заработок, - оснастил их самодельными приборами. Помогать ему вызвались трое солдат (солдат!), которые при нем быстро сделались профессиональными лаборантами.
Почему представляется, что подобный тип ученого может появиться только в России? Ведь и Нобель (тот самый, учредитель Нобелевских премий) рисковал жизнью, когда на глазах стоявшей в отдалении публики бросал себе под ноги шашки изобретенного им динамита, чтоб доказать их безопасность. И Эдисон работал по восемнадцать часов в сутки. Но они не были бессребрениками и подвижниками, не служили ни Государству, ни Богу, ни Дьяволу. Старались и рисковали - для себя.
Зато - и в этом вечное преимущество свободного Запада - талантливые люди, в яром своем индивидуализме, там все равно действуют, как часть саморегулирующейся системы. Запад от одиночек не зависит.

А тайна мелинита уже раскрывалась. И в прекрасно оборудованных европейских лабораториях, и в далекой Японии, где трудился химик по фамилии Шимозе, и в холодных бараках на Ржевском полигоне. Мелинит - твердая кислота. В снаряде он реагирует с железом корпуса, образуя чувствительные, опасные соединения. Это они являются причиной катастрофических взрывов. А значит, решение проблемы в том, чтоб изолировать мелинитовый заряд от контакта со стальной оболочкой. (Чтобы избавиться от подобных хлопот, мелинит впоследствии заменят менее мощным, но более спокойным тротилом. Но это будет гораздо позже.)
Есть все основания полагать: проживи Панпушко еще несколько лет, он не только решил бы оставшиеся технические вопросы, но с его неуемной энергией заставил бы провернуться ржавые шестерни бюрократической российской военной машины. Армия и флот получили бы надежные мелинитовые боеприпасы. И тогда, вполне возможно, вся история России в ХХ веке потекла бы по иному руслу.
Судьба не отпустила ему этих лет. Не позволила дотянуть даже до роковой цифры 37. Ему было только тридцать пять. И никто уже не узнает, где он допустил свою единственную, первую и последнюю в жизни ошибку.
28 ноября 1891 года в бараке, где Семен Панпушко наполнял мелинитом снаряды, произошел огромной силы взрыв, который буквально разметал деревянную "лабораторию" в щепки. Сбежавшиеся к месту трагедии солдаты и офицеры полигона застали страшную картину: обломки горели, все застилал дым. Сам Панпушко и двое его помощников-солдат - Осип Виноградов и Петр Шавров - были убиты на месте. Недолго прожил и третий, Василий Егоров. Когда его, обожженного, с оторванными ногами, укладывали на носилки, он смог еще приоткрыть глаза и спросить: "Капитан жив?" - "Погиб!" - ответили ему. - "Жаль, - выговорил умирающий. - Хороший был человек..." - и впал в предсмертное забытье.
После гибели Панпушко работы над мелинитовой проблемой в России фактически прекратились. В Главном артиллерийском управлении больше не желали рисковать. В Киевском военном округе на опытных стрельбах мелинитовыми снарядами разорвало сразу две пушки и были человеческие жертвы, да этот взрыв под самым Петербургом. Нет уж, хватит!
Наверное, генералы из ГАУ не стали бы возражать, если б отыскался еще один фанатик, который все взял бы на себя: и работу, и риск, и тяжкий труд теребить и подталкивать их самих. Но второго Панпушко в России тогда не нашлось...
Летом 1903 г. в ГАУ из агентурных источников получили сведения о том, что японские гранаты (фугасные снаряды) к полевым орудиям содержат двухфунтовый заряд вещества "шимозе", которое есть не что иное, как мелинит. Дело уже стремительно катилось к войне, и, казалось, надо бить тревогу. Русская полевая артиллерия имела один-единственный тип снаряда - шрапнель (дистанционную картечь). Эффективная против войск, движущихся плотными колоннами, шрапнель мало действенна против пехотных цепей и вовсе бессильна против солдат в окопах и укрытиях. Нет, ничего не всколыхнулось в генеральских головах и душах.
Расплата была страшной. Пока что не для генералов, их час придет только в 1917-м. Расплачиваться пришлось солдатам и строевым офицерам. В первые же недели войны по всей России пронеслось змеиное слово - "шимоза". (Естественная для народного произношения замена гласной сразу придала нейтральному слову "шимозе" отвратительное звучание.)
Снаряды-"шимозы" производили тем более ошеломляющее впечатление, что в русской армии не знали ничего подобного. Мощь их разрывов - с огненной вспышкой, оглушительным грохотом, столбами черного дыма и взметенной земли, разлетающимися тучами иззубренных смертоносных осколков - казалась сверхъестественной. "Шимозы" прокладывали путь японской пехоте. В обороне японцы могли укрываться за глинобитными стенками маньчжурских селений и оставаться за ними в безопасности под градом русских винтовочных и шрапнельных пуль. Когда же русские пытались занять оборону в таких же фанзах, "шимозы" разбивали их в пыль.
Несколько захваченных японских снарядов переправили в Петербург для изучения. Оказалось, японцы отливали из расплавленного мелинита шашки по форме каморы снаряда. Каждую шашку оклеивали вощеной бумагой в несколько слоев, затем обертывали оловянной фольгой, затем еще раз бумагой, и в таком виде вставляли в снаряд. Действительно, изоляция от корпуса была полной. В этих-то оклейках и обертках и заключался весь секрет надежности "шимозы".
Впрочем, и в войсках быстро поняли, что ничего сверхъестественного "шимозы" не представляют, и не то диво, что они есть у японцев, а то возмутительно, что их нет в собственных зарядных ящиках. На страницы популярного журнала "Разведчик" весной 1905 г. прорвалось анонимное письмо русского офицера с передовой, крик отчаяния:
"Ради Бога, напишите, что необходимо сейчас же, немедля заказать 50-100 тысяч трехдюймовых гранат, снарядить их сильновзрывчатым составом вроде мелинита... и вот мы будем иметь те же самые "шимозы", которые нам нужны и ах как нужны. Японцы начинают ими нас бить с дистанций, превосходящих действие нашей шрапнели, а мы им можем ответить лишь шрапнелью с установкой на удар - результат поражения которой нулевой..."
Еще хуже обстояло дело во флоте. Фугасные снаряды японских 12-дюймовых морских орудий содержали целых сто фунтов "шимозы", и разрушительная мощь их, действительно, была огромной. Правда, они не пробивали броню, да и не были на это рассчитаны, но от их взрывов броневые плиты сдвигались и расходились друг с другом. На броне загоралась краска, вспыхивали деревянные палубные настилы, в разрушенных каютах и отсеках горело все, что могло гореть. Русские корабли, охваченные пожарами, пылали, как гигантские плавучие костры. А главное, в небронированных участках борта эти снаряды проделывали пробоины, по свидетельству современников, "в сотни квадратных футов". Сквозь такие проломы, погружавшиеся в воду при крене, вливались массы воды. Японский адмирал Того, прекрасно знавший действие своих снарядов, специально старался в бою маневрировать так, чтобы русская эскадра все время была под ветром, гнавшим в тот день сильные волны, и вода захлестывала в разбитые корпуса русских кораблей с максимальной силой. В результате русские броненосцы один за другим, опрокидываясь, тонули.
Русские комендоры стреляли ничуть не хуже, если не лучше японских. В Цусимском разгроме, погибая, они добились почти четырех процентов попаданий. (Англичане в Первую Мировую показали два процента, немцы гордились тремя.) Русские бронебойные снаряды со специальными наконечниками, изобретенными адмиралом Макаровым, как раз отлично пробивали броню. Но их заряд из пироксилина был слишком слаб, и дело окончательно портили скверные взрыватели, которые часто отказывали.
Когда наутро после Цусимской бойни окруженные остатки флота под командованием Небогатова сдались, и японцы приблизились к русским кораблям, чтоб высадить на них свои команды, русские моряки с изумлением увидели на бортах японских броненосцев круглые отверстия, заделанные деревянными щитками, - следы своих почти безвредных снарядов.

В отчаянной спешке и главным образом благодаря тому, что в дело включился новый подвижник, молодой Владимир Рдултовский, в 1905 году мелинитовые снаряды для полевых орудий удалось, наконец, создать и запустить в производство. Но на фронт они уже не попали, было поздно. Война была безнадежно проиграна. В стране бушевала революция...

Иной современный читатель, наслышанный о "пассионарных циклах", о "грубом" и "тонком" мирах, о влиянии Космоса на исторические процессы, о масонских заговорах и прочих мистических материях, пожалуй, воскликнет с негодованием: "Да разве может судьба империй, судьба великих народов зависеть от скучных трудов каких-то штабс-капитанов и от столь низких предметов, как вощеная бумага и оловянная фольга?!"
Но тут позвольте встречный вопрос: а отчего ж еще ей зависеть? Да как раз от этого и зависит! От способов завертки мелинитовых зарядов, от паровозов, самолетов, лекарств, компьютеров. А в конечном счете от того, какие условия для работы создает общество тем людям, которые все эти низкие предметы хотят и могут создавать. В России же, во все времена, вместо "общество" в формуле стоит "государство".
Самое страшное из того, что с нами сейчас происходит: мы утрачиваем способность создавать. Речь даже не о состоянии экономики, а об исчезновении творческого настроя, стремления к созиданию. Это значит, мы утрачиваем ясность мышления.
Изобретатели-дельцы вроде Нобеля, Эдисона, Гейтса у нас вряд ли скоро произрастут, климат не тот. Но если перестанут появляться подвижники - Панпушко, Вавиловы, Королевы, - а вернее, если не создавать условий для того, чтобы они появлялись, не уезжали из России, здесь трудились вволю и по возможности не погибали... Тогда - плохо наше дело.
Тогда нам никакая заграница не поможет, ни Сорос, ни Интернет. И не только в том беда, что станем зависимой страной. Еще хуже: утратим вообще всякую адекватность. И если (от чего спаси и сохрани!) настанет день, когда начнут рваться в нашей жизни очередные "шимозы", будем видеть проявление неких мистических сил и чуть ли не перст Божий в том, чему вся разгадка - вощеная бумага да оловянная фольга.

Об авторе